В этом году культовая трилогия Джона Рональда Руэла Толкина «Властелин колец» отмечает юбилей: книги, которые не только перевернули восприятие жанра фэнтези, но и изменили мировую литературу, вышли ровно семьдесят лет назад. С тех пор в путешествие по Средиземью отправились миллионы читателей, а вселенная, которую Толкин создавал более полувека, обрела собственную жизнь. Отражает ли «Властелин колец» классовое устройство Британии? С каким из персонажей Толкин ассоциировал себя? Какой главный смысл он вложил в свое произведение? И почему католическая вера играла для него столь важную роль? На эти (и не только эти) вопросы в интервью «Акценту UK» ответил Андрей Строцев, антрополог-религиовед, переводчик и иллюстратор.
— Как Толкин придумал фантазийные расы своего мира? И связаны ли они с классовой системой Британии?
— Часть из них, например эльфы, гномы и гоблины, не были придуманы Толкином, здесь вопрос скорее заключается в том, какими он их замыслил и представил: они с самого начала не были банальными, а со временем развились в очень сложные образы. Постепенно к основным расам добавлялись оригинальные персонажи, такие как хоббиты и энты (ходячие деревья). Хотя при желании похожих существ можно найти и в фольклоре, и в более ранней литературе.
Что касается классовой системы Британии, Толкин в большей степени опирался на существующую мифологическую и литературную традицию, уходящую корнями глубоко в прошлое. Например, многое он взял из англосаксонского эпоса «Беовульф». На тот момент классовая система Британии сильно отличалась от современной. Самые известные произведения Толкина — «Хоббит» и «Властелин колец» — трогательно анахроничны. В них одновременно присутствуют княжества и королевства с вассальной системой и более древние пласты истории. При этом хоббиты живут в период, напоминающий конец XIX века. У них очень современный быт: есть почтальоны, мясники, их бытовые привычки далеки от средневековых. Хоббиты не крестьяне в строгом смысле слова, они не работают на земле ради выживания, скорее напоминают мелких землевладельцев, буржуа. В этом они ближе не к средневековым персонажам, а, например, к героям книги «Ветер в ивах» Кеннета Грэма, таким как Крыс, Крот и Жаб. Толкин читал эту книгу не в детстве, а в молодости, и она отражает ностальгию по поздней викторианской Англии, периоду перед Первой мировой войной. В этом смысле его творчество действительно содержит критику индустриализации и машинной цивилизации. Например, орки у него милитаристы, которые любят орудия пыток, взрывы и оружие. Для Толкина это темные стороны технического прогресса. Казалось бы, это естественно — изображать разрушительные стороны человеческой культуры через отрицательных персонажей. Однако, например, в 1970-х годах английский писатель-фантаст Майкл Муркок в эссе «Эпический Винни-Пух» критиковал Толкина за консерватизм и неприятие прогресса. Он утверждал, что Толкин изображает прогресс через орков, а ностальгию по прошлому — через хоббитов. Впрочем, спустя пятьдесят лет после этой критики мир не стал безопаснее или красивее благодаря технологиям, скорее наоборот. В этом смысле Толкин попал в архетип: его образ Шира — не просто место тяжелого труда, а идиллическое пространство, где можно спокойно курить трубку у дома,— остается привлекательным для многих.
Но, на мой взгляд, Толкин не ставил своей главной целью критику классовых отношений в Британии. Например, у Джоан Роулинг в «Гарри Поттере» одной из ключевых тем является патологическое восхваление благородства крови и бюрократия Министерства магии. У Толкина же классовость скорее фон, а не центральная проблема.
— Какие персонажи Средиземья наиболее автобиографичны? Видите ли вы в ком-то самого Толкина?
— Он сравнивал себя с Фарамиром, который появляется в повествовании внезапно: мы встречаем его в лесу, когда он принимает Фродо и Сэма за вражеских разведчиков. Изначально Боромир, один из членов Братства Кольца, сын наместника Гондора, был единственным персонажем в этой семье, но позже Толкин ввел в сюжет его младшего брата. Автор отождествлял свое отношение к войне и насилию с образом Фарамира. Он даже наделил Фарамира собственным сном — детским кошмаром о волне, накрывающей остров, преобразовав его в легенду о гибели Нуменора. И Фарамиру, как одному из потомков нуменорцев, тоже снится этот кошмар — волна, поглощающая остров. Фарамир выражает мысль, что если его старший брат, Боромир, воюет ради славы, чести и самого процесса войны, то у него другие ценности: «Я не люблю яркий меч за его остроту, стрелу — за ее быстроту, а воина — за его славу. Я люблю лишь то, что они защищают: город людей и цветущее Белое Древо». Важна и история встречи Фарамира с Эовин. Это не просто повествование о девушке, жаждущей эмансипации и мечтающей доказать, что она может сражаться. На самом деле это история человека в депрессии, идущего на войну с почти суицидальными намерениями — погибнуть вместе со всеми, лишь бы не ждать конца в бездействии. Их любовь — это история взаимного спасения: Фарамир возвращает Эовин волю к жизни. Но в большей степени Толкин ассоциировал себя не с конкретными персонажами, а скорее с хоббитами как таковыми — видел в них комфортный для себя образ. «Я на самом деле хоббит, — написал он однажды,— хоббит во всем, кроме роста. Я люблю сады, деревья и немеханизированные фермы; курю трубку...» Еще один автобиографический момент связан не с «Хоббитом» и «Властелином колец», а с ранним произведением — «Повестью о Берене и Лютиэн». Это древняя романтическая история о любви смертного человека и эльфийской принцессы. Во «Властелине колец» она упоминается лишь в песне, но для Толкина она была глубоко личной: свою невесту и жену, Эдит, он сравнивал с Лютиэн. Эта юношеская романтика прошла через всю его жизнь. Когда Эдит умерла (в 1970-е), он написал детям: «Она была моей Лютиэн» — и попросил выбить это имя на ее могиле в Оксфорде. Когда он умер, его похоронили рядом с женой, а позже перед именем Толкина добавили имя Берен.
— Как вы относитесь к обвинениям в колониализме и расизме в адрес Толкина?
— Здесь есть некоторая путаница в терминах. Толкин называет народы Средиземья словом «race» в старом значении, как «род, племя». Это не социологический или политический термин «раса» в современном понимании, где подразумеваются подгруппы человечества. Ученые уже не используют это слово из-за его дискредитации, предпочитая говорить об этнических группах. В современном языке «раса» ассоциируется с расизмом, с ложной и вредной теорией о принципиальных различиях между людьми. Те группы существ, которые Толкин называет расами, не являются человеческими расами просто потому, что это не люди. Между ними есть качественные различия — не в смысле «лучше» или «хуже», а в самой их природе. Например, люди и эльфы внешне похожи, иногда их даже можно перепутать, но их посмертная судьба совершенно разная. В нашем мире ничего подобного нет: человечество едино, несмотря на культурные различия, которые не имеют отношения к расам.
Что касается современного расизма, социального дарвинизма и других идеологий XX века, Толкин относился к ним с отвращением. Он ненавидел нацизм и расовые теории еще с 1930-х годов. Его родная Южная Африка (он уехал оттуда в три года) была местом апартеида, который он презирал. Когда современные читатели пытаются судить Толкина, человека Викторианской эпохи, через сегодняшнюю повестку, это не совсем добросовестно. Особенно если подходить с позиций постсоветской или американской культуры, а не британской. Толкин родился при королеве Виктории, и когда он говорил «расы», он имел в виду совсем не то, что подразумевают нынешние политики или псевдонаучные теории. Это часть современных культурных войн, в которых лучше вообще не участвовать,— сама постановка вопроса часто некорректна. Бессмысленно оценивать человека прошлого, жившего в эпоху, когда даже евгеника считалась передовой наукой. Интересно, однако, что Толкин не принял социальный дарвинизм, популярный в его время. Возможно, одна из причин — его католичество. Католическая церковь, по крайней мере в теории, утверждает единство человечества, отрицая расовые и национальные иерархии. Хотя на практике это не всегда проявлялось, но для Толкина такая философия могла быть важна.
Обвинения в колониализме тоже любопытны. Толкин родился в Оранжевом Свободном Государстве (ныне Южно-Африканская Республика), которое формально не было частью Британской империи. Если бы он остался там, то в детстве стал бы свидетелем Англо-бурской войны. Он был английским патриотом, но скептически относился к Британской империи, считая, что Англия потеряла часть идентичности, став ее частью. Во время Второй мировой он критиковал Уинстона Черчилля, поддерживал независимость Ирландии (куда часто ездил как ученый) и не хотел, чтобы английский язык стал глобальным, опасаясь его обеднения. Его творчество европейское по духу и лишено великодержавного шовинизма. Более того, он прямо осуждал имперскую политику. Например, падение Нуменора (Атлантиды) — это история об островном государстве (таком, как Британия), которое начинает захватывать соседей, собирать дань и приносить в жертву пленников. Это буквально дьявольский путь — что может быть жестче с точки зрения критики колониализма? Если изучить легендариум Толкина глубже, станет ясно: он скептически относился к культурной экспансии, подчиняющей другие народы, будь то люди, эльфы или иные расы.
— Можно ли говорить о влиянии эстетики прерафаэлитов на описание природы и персонажей у Толкина? Например, в изображении Лориэна, Ривенделла или эльфов в целом?
— Несмотря на то что Толкин писал свою трилогию спустя сто лет после того, как образовалось «Братство прерафаэлитов» (в 1848 году), он действительно находился под их влиянием. До Толкина уже существовало фэнтези, из которого выросли многие его произведения. Что касается описания природы, здесь сложнее делать однозначные выводы, потому что, я думаю, основное впечатление от природы — сама природа. Конечно, влияние прерафаэлитов не ограничивалось живописью — это не только картины, которые Толкин мог видеть. Например, в Музее Бирмингема — города, где он вырос,— было много работ Эдварда Коли Берн-Джонса (он тоже родом из Бирмингема), одного из поздних прерафаэлитов. Его картины пронизаны темами артуровского цикла, образами рыцарей Круглого стола, Мерлина; его эльфы очень близки к толкиновской эстетике. Более того, это влияние проявилось не только в литературе, но и в кино. Алан Ли и Джон Хоу, главные художники, работавшие над экранизацией «Властелина колец», прямо вдохновлялись Берн-Джонсом и живописью прерафаэлитов.
Это движение включало и литературу. Одним из ключевых представителей «Братства» был Уильям Моррис — не только художник, но и дизайнер, архитектор, политик, философ, писатель и поэт. Он переводил скандинавские саги, писал собственные фантастические романы, которые Толкин читал в молодости. Самая первое прозаическое произведение Толкина — «История Куллерво», написанная 1914–1915 годах,— прямое подражание Уильяму Моррису по форме. Моррис создавал романы, в которых проза чередовалась со стихами, и Толкин пытался воспроизвести этот прием. В его поздних работах мы тоже видим, как проза перемежается поэзией. Кстати, без Морриса, возможно, не было бы и Клайва Льюиса каким мы его знаем. Прерафаэлиты действительно повлияли на эту эстетику, и связь здесь не только внешняя, но и идейная — например, идеи Морриса о ручном труде. Его книга «Вести из Ниоткуда, или Эпоха спокойствия» (1890) — социалистическая утопия о будущем. Человек видит сон и просыпается в Британии XXII века. Все одеты в роскошные ткани, золото, серебряные плащи, как во Флоренции XIV века. Рынки напоминают готические соборы. Это будущее, лишенное индустриализации, где люди работают вручную, а Лондон превратился в цветущий сад. Произошел полный дауншифтинг, как бы мы сейчас сказали: все переехали на природу. Разве это не напоминает эльфийскую эстетику Толкина? Конечно, есть и различия. Главное в том, что эльфы Толкина бессмертны, поэтому, работая руками и наслаждаясь природой, они могут жить тысячелетиями, а люди так не могут. Толкин взял эти идеи — мечты о возрождении, о новом прекрасном Средневековье, которое как раз и было ключевой темой прерафаэлитов. Но он столкнул их с опытом Первой и Второй мировых войн. Помимо вопросов общественного устройства и технологий, есть неизбежная проблема смерти, которую нельзя разрешить. Для Толкина это центральная тема. Он даже говорил, что главная тема «Властелина колец» — не власть, а смерть. Власть лишь одна из сюжетных линий. Люди смертны, и, сколько бы они ни украшали мир, их ждет конец. Это тоже часть их трагедии: осознавая это, они часто сбиваются с пути. Таким образом, Толкин продолжает не только художественную традицию прерафаэлитов, но и их интеллектуальные, политические и социальные идеи.
— Какие места в Лондоне и в Британии в целом стоит посетить поклоннику Толкина?
— Я бывал в Британии дважды, и мне кажется, что в Лондоне нет ничего особенно связанного с Толкином, разве что книжные магазины. Для фанатского паломничества в первую очередь надо ехать в Оксфорд. Там многое связано с ним, но здесь есть один нюанс: поскольку Толкин — узнаваемый образ, вокруг него сложилась определенная коммерция, и иногда это приводит к злоупотреблениям или по крайней мере к ошибкам. Например, в том же Оксфорде есть немало связанных с Толкином памятных табличек, достоверность которых не подтверждена. Поэтому здесь стоит уточнять информацию. В книге «Миры Толкина» Джона Гарта (The Worlds of Tolkien by John Garth), одного из современных исследователей творчества писателя, помимо Бирмингема, где Толкин провел детство, и Оксфорда, подробно описаны места, которые действительно повлияли на его произведения, включая природные ландшафты. По сути, он жил в трех городах: в Бирмингеме, Лидсе и Оксфорде. В конце жизни он переехал в Борнмут. Толкин любил путешествовать, но за границей бывал нечасто. Например, в юности он отправился в Швейцарию в поход по Альпам. Это было его единственное серьезное горное путешествие, и этот опыт отразился в его произведениях — в образах гор, описаниях их красоты и трудностей пути. Он регулярно ездил в Ирландию, бывал во Франции и Нидерландах, где встречался с учеными и выступал с лекциями. Но и по самой Британии — Англии, Шотландии, Уэльсу — он путешествовал достаточно много.
— Каких еще авторов фэнтези вы любите и почему?
— По-английски fantasy — это просто фантазия, плод воображения, не обязательно связанный со сверхъестественным или чудесным. Все, что мы себе представляем, даже самый реалистичный детектив,— это тоже фэнтези. Хотя, конечно, я сейчас говорю о фэнтези как о современном жанре — литературном, телевизионном, кинематографическом, игровом. У него очень узнаваемая эстетика — слегка архаичная, средневековая реальность, населенная разными народами. Во многом (хотя, конечно, корни уходят глубже) этот жанр сформировался под влиянием Толкина, но с тех пор сильно разросся. Я как читатель не стремился изучить все подряд. Наверное, ни одно произведение фэнтези не зацепило меня так, как книги Толкина. Отчасти потому, что у него было шестьдесят лет на создание своего мира, своей эстетики, а у последующих авторов просто не было столько времени, и мало кто достиг подобного уровня детализации. Но дело даже не в ней. Проблема в том, что в большинстве случаев сразу видно: это пост-Толкин, подражание, вторичность. И это не хорошо и не плохо — это неизбежно. Мне скорее интересны авторы, которые непохожи на Толкина. Например, меня потрясла Урсула Ле Гуин с романом «Волшебник Земноморья» (1968). Она продолжатель традиций Толкина, но приложила усилия, чтобы ее мир не стал копией Средиземья. И у нее это получилось — не только в эстетике, но и в базовых принципах. Еще я люблю роман немецкого писателя Михаэля Энде «Бесконечная история» (1979). Это скорее сюрреалистическая сказка, но сложная, философская. Или «Дюна» Фрэнка Герберта (1965) — мир заведомо отталкивающий, антиутопичный, но невероятно завораживающий. Его трудно любить, но я перечитываю и пересматриваю его снова и снова. Познакомился с ним благодаря фильмам Дени Вильнева — это поразительная вселенная, в которой я не хотел бы провести и пяти минут.
— Какие уроки можно извлечь из «Властелина колец» сегодня, в эпоху катастрофической нестабильности и войн? Как Толкин помогает вам лично?
— Если бы из литературы можно было напрямую извлекать уроки, человечество не совершало бы ошибок. Культура накапливалась тысячелетиями, и в ней уже есть ответы на все вопросы о любви, власти, смерти, жизни. Если бы мы, как эльфы, живущие тысячи лет, усваивали этот опыт, все было бы иначе. Но в реальности насилие и глупость подчиняются своей логике, игнорируя любые культурные нормы. Однако для отдельного человека книги Толкина могут стать опорой. В них есть измерение надежды — не наивного оптимизма, а духовной добродетели. Толкин даже придумал для этого специальное слово «эстель» (у эльфов две ипостаси надежды: амдир — ожидание хорошего, эстель — надежда вопреки всему, без оснований). Это то, что нельзя объяснить теоретически, сверхъестественный дар. Такую надежду можно только передать через пример. Толкин, хоть его мир и кажется мрачным, дает ее мне — не как утешение, а как силу для борьбы. У него есть замечательный текст «Беседа Финрода и Андрет» — философский диалог в духе Платона, который входит в сборник «Кольцо Моргота». Там молодой эльф (ему несколько тысяч лет) и пожилая женщина (шестидесяти лет) говорят о жизни, смерти, надежде и любви. Очень рекомендую!
— Какой факт из биографии Толкина важен, но часто упускается из виду?
— Внимания заслуживает его дружба со школьными товарищами. У них была компания из четырех друзей: сам Толкин, Кристофер Уайзмен, Роберт Гилсон и Джеффри Смит — так называемый «Чайный клуб». Эта дружба легла в основу биографического фильма «Толкин» (2019), снятого режиссером Доме Карукоски. Важен факт этой дружбы — ведь иногда Толкина представляют как затворника-ученого, который сидит в башне из слоновой кости, записывает в тетрадь выдуманные языки и годами работает в одиночестве. Но сохранилась его переписка с друзьями. Это была не просто школьная компания, они осознавали себя новой интеллектуальной элитой Британии. Они понимали, что учатся в одной из лучших школ Бирмингема, поступили в Оксфорд и Кембридж и продолжали общаться и после выпуска из школы. До выпуска из университетов попросту не все дожили. Они воспринимали себя не просто как школьных друзей, а как тех, кто сможет изменить мир. И в каком-то смысле так и было: хоть Толкин и был сиротой из бедной семьи, он попал в хорошую школу, а затем в Оксфорд — перед ним открывались все дороги. Но потом началась Первая мировая война, которую, в отличие от многих предыдущих конфликтов, золотая молодежь Европы встретила с энтузиазмом. Считалось, что эта война положит конец всем войнам. Огромное количество людей, включая сверстников Толкина, ушли на фронт. Сам он попал туда позже из-за учебы, а двое его друзей в итоге погибли. Узнав о гибели первого из них (Роберта Гилсона), друзья обменивались шокированными посланиями. Второй, погибший чуть позже Джеффри Смит, написал Толкину, что, если они все умрут, он должен осуществить то, о чем они мечтали,— изменить мир, привнеся в него нечто творческое. Они были романтиками, каких рождается лишь несколько за поколение. Но почти никто из них не выжил. Толкин полвека создавал свой волшебный мир — и надо понимать, что он делал это не только для себя, своего академического круга или семьи, но и как память о потерянном поколении. В странной форме фантастического творчества это стало его посвящением друзьям. Поэтому тема дружбы — одна из ключевых у Толкина. Это сильно отличает его от других писателей: о любви и одиночестве пишут многие, а вот дружба — тема неуловимая, ведь она всегда разная. Но для Толкина она центральная и проявляется в отношениях между представителями разных рас и народов. В этом смысле он принципиальный антирасист: он показывает, как существа совершенно разной природы могут дружить. Кстати, именно благодаря одному из погибших друзей, Джеффри Смиту (он был поэтом), Толкин начал писать стихи. И одним из первых его поступков в литературе стало издание книги Джеффри Смита «Весенняя жатва» (A Spring Harvest, 1918). Это то, что часто упускают. Дружба с выжившим Кристофером Уайзменом продолжалась всю жизнь — они переписывались, а в 1970-х, уже стариками, встретились после смерти жены Толкина. Младшего сына он назвал Кристофером в честь Уайзмена — и именно Кристофер Толкин впоследствии опубликовал наследие отца.
— Сейчас в Британии среди молодежи растет влияние католической церкви. Чем она была для Толкина и как объяснить ее притягательность сегодня?
— В Британии в середине XIX века католическая церковь вышла из подполья. Была восстановлена ее иерархия, появились такие фигуры, как кардинал Джон Генри Ньюман. Толкин принадлежал уже к третьему поколению британских католиков: священник Фрэнсис Морган, опекавший его после смерти родителей, был учеником Ньюмана, то есть Толкин был всего в одном рукопожатии от первых католических деятелей того времени. Для него это также было связано с памятью о матери. После ее перехода в католичество ее семья (протестанты) от нее отвернулась, и Толкин воспринимал это так, будто мать ушла из жизни мученицей за веру. Современные биографы, конечно, ставят это под сомнение: она умерла от диабета, неизлечимой в то время болезни, и конфликт с родней не был настолько драматичным. Но для Толкина католичество стало символом сопротивления, потому что католики были в меньшинстве, особенно на фоне событий вроде войны за независимость Ирландии. Хотя это не помешало ему учиться и преподавать в Оксфорде, он все же чувствовал себя там белой вороной.
Спустя сто лет конфликт между протестантами и католиками в Британии смягчился. Но интерес к религии, в том числе к католичеству (и даже православию), растет, особенно среди молодежи. Возможно, на фоне роста популярности ислама некоторые выбирают традиционные формы христианства, чтобы подчеркнуть свою идентичность. Но такие процессы происходят волнообразно: когда мейнстрим движется в сторону секуляризации, религия становится для молодежи некой формой протеста, а их дети, наоборот, могут от нее отойти. Католическая церковь переживает эти волны благодаря институциональной устойчивости. В Британии к этому добавляется исторический контекст — как бы восстановление справедливости» после Реформации. Важно и то, что современная религиозность — это часто личный выбор, а не наследие семьи. Соцсети и алгоритмы помогают распространять даже архаичные идеи — например, традиционное католичество с его эстетикой прекрасно существует в инстаграм-формате. Кстати, в конце 2023 года папа Франциск впервые процитировал Толкина в официальном выступлении во время рождественской проповеди. Не исключено, что это часть тренда, потому что сейчас идет процесс канонизации Толкина. Но важно не упрощать: Толкин не сводится к католической идентичности, его вера была глубже — как и его дружба, творчество и память о потерянном поколении.
— Толкин был уверен, что даже маленький хоббит может изменить ход мировой истории. Но сегодня кажется, что голос отдельного человека вообще ничего не решает. Как вы считаете?
— Я считаю, что да, может изменить. Но тут надо уточнить. Я бы не сказал, что «Властелин колец» — это история о том, как маленький человек (хоббит) меняет ход истории. Это скорее эпопея о том, как персонаж входит в историю, принимает ее, в том числе как свою, и выполняет в ней свою часть. А изменить все в целом, наверное, невозможно. Но здесь очень важен момент, как именно и что происходит. Потому что на самом деле путь Братства Кольца и Фродо — это в каком-то смысле неудача. Когда Фродо приходит с Кольцом к Роковой горе, он не бросает его в огонь. Более того, он поддается соблазну, называет Кольцо своим и надевает его. То есть он терпит поражение. И единственная причина, по которой весь план в итоге не провалился,— это Голлум, который откусывает Кольцо вместе с пальцем Фродо и случайно падает в пропасть. Здесь важно, что Голлума — лжеца и убийцу — не раз могли убить на протяжении истории, но этого не произошло. И в итоге именно Голлум парадоксальным образом совершает спасительный поступок, пусть даже ценой своей жизни. Это не история о том, что милосердие и жалость всегда вознаграждаются. Голлум не исцеляется, но именно потому, что его пожалели, он в итоге сыграл свою роль. Как это масштабировать на реальность? Значит ли это, что нужно всегда избегать насилия и никогда не отвечать силой на зло? Возможно, нет. Во «Властелине колец» это тоже не абсолютное правило. Но есть моменты, когда мы можем уничтожить Голлума просто потому, что так проще и безопаснее, или позволить истории идти своим путем. Это проявляется не только в глобальных решениях, но и в мелочах: написать гадость в интернете или промолчать, увидеть в ком-то человека или отвернуться. Я не даю рецептов. «Властелин колец» не инструкция, а парадоксальная история.
— Как такового героя-одиночки у Толкина не было?
— Если отойти от Средиземья, у Толкина есть притча «Лист кисти Ниггля» — рассказ о художнике, который годами рисовал дерево, но так и не закончил работу, потому что отправился в путешествие (аллегория смерти). От его труда остался лишь один лист, но именно он попал в музей и что-то изменил. А сам Ниггль, оказавшись в новой стране, увидел дерево, которое всю жизнь рисовал, и за ним целый лес. Это история не о достижении цели, а о том, что наши действия, даже незавершенные, становятся частью чего-то большего. Так что да, один в поле воин, но мир меняется, когда есть команда. Я исхожу из этого.
