В Великобритании дела о защите детей кажутся образцом цивилизованности: строгие процедуры, независимые суды, социальные службы, действующие вроде бы в интересах ребенка. По данным Министерства юстиции Великобритании и службы Cafcass (Children and Family Court Advisory and Support Service), более 60% всех дел о совместной опеке в Великобритании сопровождаются обвинениями в домашнем насилии. Однако, как отмечают юристы и правозащитные организации, когда женщина не имеет британского гражданства, система нередко реагирует так, что жалобы теряются и звонки остаются без ответа. При этом отец с британским паспортом автоматически воспринимается как гарант безопасности, даже если с его стороны есть прямые признаки давления или сексуализированного насилия.
Три года назад Ирина (имя изменено.— Прим. ред.) приехала в Великобританию по приглашению отца своей дочери. Они давно расстались, но женщина посчитала, что так для ребенка будет лучше — жить в стране отца-англичанина. Поселилась Ирина у бывшего партнера вместе со своей матерью и дочкой: хозяин дома часто работал в море, а ей нужно было время, чтобы встать на ноги, оформить документы и найти работу. Однако за фасадом заботы скрывались стремление к контролю, давление и унижение: сожитель решал, когда ей работать, сколько зарабатывать, куда ходить и с кем говорить. «„Ты мать-одиночка, ты никуда не поедешь. Какая работа? У тебя ребенок!“ — хотя он прекрасно понимал, что мы не семья и что мне со временем нужно будет съехать, а для этого нужна хоть какая-то финансовая независимость»,— вспоминает Ирина.
Дальше — больше. В октябре 2022 года мужчина захотел сделать ребенку британский паспорт. Ирина не хотела торопиться, подозревая, что тогда прав у нее станет еще меньше. Начались давление и оскорбления. «Мне прямо говорили, что я не имею права ничего обсуждать. Он один прав, мнения у меня никакого быть в принципе не может, я тут мигрантка. Как его мать сказала: „Ты как бы кто вообще такая? И как ты с нами разговариваешь? Мы британские подданные, и ты не имеешь права с нами так разговаривать“. Она очень удивлялась, как я вообще забеременела». Не считаясь мнением Ирины, он распечатал заявление на британский паспорт дочери, сам его подписал и отправил без их ведома. Когда Ирина узнала об этом, было поздно. В графе «Подпись матери» стояло ее имя, написанное чужим почерком. «Я сказала: „Ты понимаешь, что ты нарушил закон? Это подделка подписи! Это уже слишком“. Я возмутилась и пошла в полицию»,— рассказывает Ирина.
В полиции ее вежливо выслушали, но без интереса. Офицер записал несколько фраз и, не отрывая глаз от монитора, сказал: «Он ведь отец ребенка?» А потом добавил, почти автоматически: «Возможно, он просто действовал в интересах дочери». Это была первая фраза, которая отозвалась как пощечина. В стране, где за неправильно выписанный парковочный билет приходит официальный ответ с извинениями, никто не счел нарушением поддельную подпись. В Home Office сказали то же самое: «Он британский гражданин. Значит, имеет право оформить документы на ребенка». Ирина пыталась объяснить, что это не просто бюрократия, что это контроль, подмена, вторжение в личное пространство. Но в ответ слышала лишь холодное «Если хотите обжаловать, наймите юриста». Юриста она тогда не могла себе позволить. Жила на сбережения, подрабатывала, ухаживала за дочерью и пыталась не сойти с ума от мысли, что документ, выданный британским государством, основан на лжи.
Это просто семейное дело
С этого момента все изменилось. Он чувствовал безнаказанность и позволял себе говорить с ней как с прислугой, а с дочерью обращаться как с собственностью. Любой спор заканчивался одной и той же фразой: «Теперь у нее британский паспорт. Она гражданка этой страны, а ты нет». Не выдержав давления, Ирина все-таки пошла к юристам. Нашла бесплатную консультацию, записалась заранее, собрала бумаги, копии переписок. Молодой адвокат пролистал документы и, не поднимая взгляда, произнес: «Ну, в конце концов, ребенок ведь получил британский паспорт. Это же хорошо, правда? Вам очень повезло». Тогда еще Ирина впервые услышала выражение «family matter» — так полицейские, юристы и чиновники называют все, что происходит между бывшими партнерами. Это удобно: не нужно расследовать, искать виноватых, открывать уголовное дело. Просто частная история, личные разногласия.
После ее визита к юристам он стал открыто насмехаться: «Видишь? Даже твои адвокаты сказали, что я ничего не нарушил. Паспорт у нее мой. И если захочу, ты никогда больше ее не увидишь». Это было страшнее любых угроз. Она знала, он действительно может так поступить.
Бумага на выселение
Неожиданно сожитель потребовал у Ирины съехать. Она к тому моменту устроилась на работу в офис в Лондоне, ездила туда пять дней в неделю. «Я только начала работать, зарабатывать, откладывать хоть что-то, чтобы потом снять жилье. Сказала ему: „Мне нужно время, я коплю на депозит“. Но он ответил: „У тебя есть максимум три месяца. Потом тебя полиция отсюда выгонит вместе с ребенком“»,— рассказывает Ирина. Через несколько дней он передал ей официальную бумагу, где было черным по белому написано, что она, их ребенок и ее мать должны освободить его собственность до определенной даты. А через день неожиданно поступило новое обвинение: «Он подал заявление в службу по защите детей. Он им сообщил, будто я пытаюсь украсть дочку, увезти без его разрешения в другую страну. Но в эту службу обращаются, когда ребенок в реальной опасности, когда его, например, похищают. А здесь просто месть. Причем он запросил, чтобы ребенок до восемнадцати лет не мог выехать из Англии, а меня пусть депортируют, ребенок останется с его матерью, которой почти семьдесят лет и которая имеет доказанные проблемы с алкоголем. Она постоянно попадает в больницу, потому что пьет, падает дома, разбивает голову, ее потом зашивают, лечат. Я всем говорю: „Поднимите ее записи в NHS и посмотрите, кто она такая“. Но нет, он же местный, а я мигрантка». Через два дня был суд, очень быстрый. Запрет на выезд дочери дали на два года, не до восемнадцати лет, Ирину депортировать не стали. Маленькая, но победа.
Странный метод воспитания
После этого жизнь вроде бы вошла в привычное русло. Они разъехались, Ирина с мамой и дочкой переехали в другой дом. Ребенок по очереди жил то с матерью, то с отцом. Но постепенно с девочкой начали происходить странности: она стала нервной, кричала, билась в истериках, плакала без причины. Такого раньше не было. По словам Ирины, она сразу почувствовала, что на поведение дочери что-то влияет. А потом был момент, который Ирина до сих пор не может спокойно вспоминать. Зима, ребенку почти исполнилось пять лет. Она возвращается от папы и вдруг начинает облизывать шею матери, сосать ее подбородок. У Ирины все внутри обмерло: «Я говорю: „Что ты делаешь?“ А она: „А это папа так делает. Мы с папой так облизываем друг друга“». Ирину как ударило током. «Я сразу позвонила в соцслужбы и сказала: „Послушайте, это ненормально. Вы можете вообще повлиять?“ Они ответили: „Ну, ничего страшного, он отец. Это его метод воспитания“. Я говорю: „Подождите, что значит — метод?“ Они снова: „Мы ничем не можем вам помочь. Это его метод воспитания“. Дальше — хуже. Дочь приходит и смеется: „Мама, я видела папу голым“. Я пишу ему сообщение: „Извини, пожалуйста, но это что вообще такое?“ Он отвечает: „Я переодевался, она случайно забежала“. Возможно, для него это нормально — переодеваться перед ребенком. Но у него дом нормального размера: три спальни, гостиная, три ванные комнаты. Можно было найти место, где переодеться. Можно было закрыть дверь».
Снова бесполезные звонки в соцслужбы. И снова равнодушие и дежурные ответы. Потом он уехал в море, а когда вернулся, все повторилось. Ребенок снова начал облизывать Ирину, как раньше. «Я объясняла, что так нельзя, что так только взрослые целуются. Она спросила: „А почему папа так делает?“ Я сказала: „Ты взрослая девочка. Если тебе неприятно, говори — нет. Говори, мама сказала — нет“». Но поведение повторялось. Ирина снова позвонила, теперь уже в полицию. Они ответили: «Хорошо, мы подумаем, что делать». А потом полиция просто передала заявление обратно соцслужбам.
Пока Ирина ходила по бюрократическому кругу, бывший партнер решил ей отомстить. «Дочка была у него,— рассказывает она,— и утром он пишет мне сообщение: „Дочка сказала, что ты ее царапаешь, что ты ее избиваешь, что ты над ней издеваешься“. При этом у ребенка ни царапины, ничего. Я отвечаю: „Я не знаю, о чем ты говоришь. Ты знаешь, что ребенок любимый, у нее все есть, и любовь, и забота. Никто ее пальцем не тронул“. А у меня сразу внутри: он точно позвонит в social services». И на следующий день стук в дверь. Конечно, не к нему. К папе-британцу соцслужбы не пришли ни разу, а к Ирине наведались по первому звонку.
Соцработница тщательно осмотрела дом. Ирина показала ей комнату дочери, холодильник, продукты. Потом не выдержала: «Ребенок со мной с рождения, два года я ее выхаживала с невропатологами, массажистами, терапевтами. Хотите узнать, какой он хороший отец? Спросите, какие у ребенка были хронические диагнозы, как я лечила, как она восстанавливалась. Он ничего не знает. Даже когда мы жили вместе, он ни разу с нами не поехал к врачу». А потом спросила в лоб: «Почему вы приходите ко мне, а не к нему?» Соцработница честно ответила: «Ирина, я не могу это объяснить. Я видела, что вы звонили нам много раз, но видела и то, что никакой реакции руководства на ваши обращения не было». Ирина вдруг подумала, что, может, женщина женщину поймет, рассказала про его нарушения, про непристойное поведение. И вдруг впервые в ответ услышала слова сочувствия и просьбу прислать копию всех обращений, чтобы знать, на чем сосредоточиться и как ее поддержать. Ирина сразу все отправила и стала ждать. Через несколько недель социальные службы приехали в школу, поговорили с ребенком, с учителями, с директором. Потом пришел официальный отчет о том, что нарушений не обнаружено, и кейс был закрыт. Отец снова ушел от наказания, а ребенок остался в опасности.
Борьба продолжается
Казалось бы, это был конец, но Ирина решила продолжить борьбу: «Я буду писать письмо в городской совет. Я создала отдельный email, где собираю похожие истории. Рассылаю всем: если кто-то столкнулся с таким же, нужно объединяться, нужно решать. Не прошло и двух недель — каждый день по одной или по две девочки. С тем же. Та же схема, та же реакция системы. Полячки, румынки, болгарки... Многие живут здесь годами, по двадцать лет, они уже считаются своими. А нас, тех, кто приехал позже, как будто нет. Пока ты не проживешь здесь десятилетия, к тебе не относятся как к равной. Но ведь речь не только обо мне, речь о ребенке. Они должны защищать права ребенка, а не смотреть, у кого паспорт какого цвета. Это дискриминация, принижение нас, матерей, которые приехали, стараются, работают, тянут детей. Они думают, что мы не встанем. Но мы встанем. Потому что нас очень много, это не единичные случаи. Эта система перестала видеть живых людей».
Что нужно знать:
• По оценкам NSPCC, около 1 из 20 детей в Великобритании пережили сексуальное насилие.
• Исследование The CSA Centre по внутрисемейному сексуальному насилию показывает: среди опрошенных, заявивших о насилии до 16 лет, 5% указали в качестве агрессора отцов, 6% — отчимов, 1% — матерей.
• Согласно отчету The CSA Centre за 2023/24 год, количество детей, к которым применяется план защиты по признаку сексуального насилия, составляет 3,5% всех новых планов, и это лишь верхушка айсберга.
• По данным правительства, дети составляют около 20% населения страны, но являются жертвами примерно 40% всех сексуальных преступлений. Большинство таких преступлений совершаются людьми, знакомыми ребенку,— членами его семьи или близким окружением. Информации о внутрисемейном сексуальном насилии меньше, чем хотелось бы, многие случаи не фиксируются.
Статистика показывает не только масштаб, но и системную проблему: чем ближе нарушитель к ребенку, тем сложнее выявить насилие и вмешаться в ситуацию.
Если вы видите тревожные сигналы...
Если ребенок в непосредственной опасности, звоните по номеру 999. Если ситуация тревожная, но не экстренная, свяжитесь с отделом Children’s Social Care через сайт вашего муниципалитета. Позвоните по горячей линии NSPCC (0808 800 5000) или напишите на [email protected], можно анонимно. Записывайте и фиксируйте на фото все: что и когда произошло, кто и что сказал, какие есть документы (письма, решения, отчеты). Это может быть использовано как доказательство в суде. Объединяйтесь с другими пострадавшими родителями. Ваш голос может быть услышан.
По последним данным, семейные суды Англии и Уэльса больше не будут исходить из презумпции того, что контакт с обоими родителями всегда в интересах ребенка. Правительство подтвердило, что отзовет соответствующую формулировку из закона о детях 1989 года; пресс-релиз появился на сайте 22 октября. Изменение означает, что теперь судьи будут оценивать каждый случай индивидуально, опираясь на доказательства, а не на априорное убеждение, что участие обоих родителей полезно.
Одной из ключевых фигур в борьбе за реформу стала Клэр Троссел из Южного Йоркшира, потерявшая в 2014 году двоих сыновей — 12-летнего Джека и 9-летнего Пола. Троссел предъявляла доказательства того, что их отец Даррен Сайкс представляет для них угрозу, однако тот все же получил право видеться с детьми по пять часов в неделю. В ходе одной из таких встреч мужчина заманил детей на чердак и поджег дом, что привело к гибели мальчиков, сам он тоже не выжил.
